Бой, между тем, затихал. Русские полки, обступив аул, остановились.
— Поглядим, что нам предрешил Аллах, — твердо и вызывающе сказал Шамиль и поехал к мосту. На той стороне его стоял собака Даниэль-бек с нукерами. Они кричали: «Довольно драться! Сдавайтесь!» На одно мгновение задержал имам — под взглядом Байсунгура — коня у моста и затем смелым аллюром пронесся меж солдат и мюридов, дерущихся на мосту.
— Пахрр! Проклят будешь Аллахом! — Это крикнул Байсунгур, и острый, тонкий, плачущий крик его пронесся над многими.
Деваться было некуда. Решившие умереть сходились медленно к Байсунгуру.
— Кто жив останется, соберется в Харачое, выберем себе имама, и да будет наше дело успешно.
— Жив будешь, ты наш имам.
— Тихо. Я все приму. Через двадцать дней в Харачое.
И, как бы прервав все мысли, ходившие поверх сознания, взвилась тропа из Аварии в Харачой и вся пробежала перед его глазами — с привалами, родниками, спусками и подъемами, которые помнил он с детства и которых теперь не увидит он до конца, до самого конца своей жизни. И это видение было острым и страшным, как разоблачение в грехе или преступлениях, потому что оно напомнило ему Байсунгура. Человек этот, любивший имама больше себя, проклял имама в Гунибе. «Очень крепкий был, камень-человек», — с удовольствием сказал Шамиль и даже улыбнулся в совсем уже седые, давно не подкрашенные хной усы, так радостно было чувствовать, что однорукий и одноногий Байсунгур еще живет, еще в горах и никогда не уступит, не выдаст и не простит.
Thank You For Your Vote!
Sorry You have Already Voted!
